Юрий Маркович Нагибин
В ТЕ ЮНЫЕ ГОДЫ
Семье Р-ных, давшей крупного ученого, многообещавшего литературоведа, талантливого художника и бесстрашного солдата
Что мог я сделать для тебя, Оська?.. Я не мог ни защитить тебя, ни спасти, меня не было рядом с тобой, когда смерть заглянула в твои раскосые глаза, но и будь я рядом, ничего бы не изменилось. А может быть, что-то изменилось бы, и неправда, будто каждый умирает в одиночку?.. Но к чему говорить о том, чего не вернешь, не изменишь, не переиграешь? Я мог сделать для тебя лишь одно - не забыть. И не забыл. Я помнил о тебе и Павлике каждый день той долгой и такой короткой жизни, что прожил без вас, и вымучил у вечности короткое свидание с вами. Я не просто верю, а знаю, что эта встреча была. Она не принесла ни радости, ни утоления, ни очищения слезами, ничего не развязала, не утихомирила в душе. И все-таки я начну мой рассказ, нет, мой плач о тебе с этой встречи и не стану искать новых слов для нее, а воспользуюсь старыми - они близки сути.
Это произошло несколько лет назад в лесу, неподалеку от моего загородного жилья, на долгой и таинственной тропе, которую мне никак не удавалось пройти до конца - лес неумолимо гнал меня прочь. И тогда я понял, что должен ломить по этой заросшей тропке, пока не возобладаю над чем-то, названия чему нет*.
"...Теперь я поступал так: долго шел привычным маршрутом, а потом будто забывал о тропке, переставал выглядывать ее под иглами, подорожником, лопухами и брел на авось. И глухая тревога щемила сердце.
Раз я вышел на незнакомую лесную луговину. Казалось, солнце отражается в бесчисленных зеркалах, таким блистанием был напоен мир. И зеленая луговинка залита солнцем, лишь в центре ее накрыла густая круглая тень от низко повисшего маленького недвижимого облака. В пятачке этой малой тени на возвышении - бугор не бугор, камень не камень - стояли они: Павлик и Оська. Вернее, маленький Оська полулежал, прислонясь к ногам Павлика, казавшегося еще выше, чем при жизни. Они были в шинелях, касках и сапогах, у Павлика на груди висел автомат. Оськиного оружия я не видел. Их лица темны и сумрачны, это усугублялось тенью от касок, скрывавшей глаза. Я хотел кинуться к ним, но не посмел, пригвожденный к месту их отчужденностью.
Чтобы вы были здесь. На земле. Живые.
Ты же знаешь, что мы убиты.
А чудо?.. Я вас ждал.
Ты думал о нас. - Мне почудился в страшном своей неокрашенностью голосе Павлика слабый отзвук чего-то былого, родного неповторимой родностью. - Думал каждый день, вот почему мы здесь.
Мертвые. У него снесено полчерепа, это не видно под каской. У меня разорвано пулей сердце. Не занимайся самообманом. Хочешь о чем-нибудь спросить?
Что там?
Скажи ему.
Зачем ты врешь о нас? - В голосе был не упрек - презрительная сухость. Я никогда не горел в сельской школе, окруженной фашистами, а он не выносил товарища из боя. Меня расстрелял немецкий истребитель, а ему снесло затылок осколком снаряда, когда он писал письмо. На мертвых валят, как на мертвых, но ты этого не должен делать. Думаешь, нам это надо? Ты помнишь нас мальчишками, мы никогда не мечтали о подвигах. И оттого, что нас убили, мы не стали другими.
Вам плохо там?
Никакого "там" нет, - жестко прозвучало в ответ - Запомни это. Всё тут. Все начала и все концы. Ничто не окупится и не искупится, не откроется, не воздается, все - здесь.
Сказать вам что-нибудь?
Нет. Всё, что ты скажешь, будет слишком маленьким перед нашей большой смертью.
Я не уловил их исчезновения. Поляну вдруг всю залило солнечным светом, облако растаяло, а там, где была приютившая мертвых солдат тень, курилась легким выпотом влажная трава.
Время от времени я пробую найти этот лесной лужок, но знаю, что попытки тщетны..."
А теперь я начну с самого начала. Мать взяла меня в "город", так назывались ее походы по магазинам Кузнецкого моста, Петровки, Столешникова переулка. Странный торжественный и волнующий ритуал, смысл которого я до конца не постигал, ведь мама почти ничего не покупала там. В пору, когда товары были - по нехватке денег, позже - по отсутствию товаров. Тем не менее день, когда мама отправлялась в "город", сиял особым светом. С утра начинались сборы: мама мыла волосы какой-то душистой жидкостью, сушила их и красиво причесывала; потом что-то долго делала со своим лицом у туалетного столика и вставала из-за него преображенная: с порозовевшими щеками, алым ртом, черными длинными ресницами, в тени которых изумрудно притемнялись ее светло-зеленые глаза, чужая и недоступная, что усиливало мою всегдашнюю тоску по ней; мне всю жизнь, как бы тесно ни сдвигал нас быт, как бы ни сближало нас на крутых поворотах, не хватало мамы, и сейчас, когда она ушла, во мне не возникло нового чувства утраты, лишь острее и безысходнее стало то, с каким я очнулся в жизнь.
Иногда мама брала меня в "город". То было несказанным наслаждением с легким наркотическим привкусом, помешавшим дивным, подернутым сладостным туманом и бредцем видениям задержаться в моей памяти. Отчетливо помнятся лишь перевернутые человеческие фигуры в низко расположенных стеклах обувного магазина на углу Кузнецкого и Петровки, но что это были за стекла и почему в них отражалась заоконная толпа, да еще вверх ногами, - убей бог, не знаю и не догадываюсь. Наверное, это легко выяснить, но мне хочется сохранить для себя тайну перевернутого мира, порой населенного только большими ногами, шагающими по серому асфальтовому небу, порой крошечными фигурками, под головой которых блистала небесная синь. Еще я помню страшного нищего на Петровке, возле Пассажа, он совал прохожим культю обрубленной руки и, брызгая слюной, орал: "Родной, биржевик, подай герою всех войн и революций!" Нэп был уже на исходе, и бывшие биржевики испуганно подавали горластому и опасному калеке. Сохранилось в памяти и пленительное дрыганье на пружинке меховой игрушечной обезьяны Фоки с детенышем: "Обезьяна Фока танцует без отдыха и срока, ходит на Кузнецкий погулять, учит свою дочку танцевать. Веселая забава для детей и молодых людей!" Веселая и, видимо, дорогая забава, потому что мама упорно не замечала умильных взглядов, которые я кидал на обезьяну Фоку, и молящих - на нее. Лишь раз я был близок к осуществлению своей мечты о неутомимой танцорке: на Фоку должны были пойти остатки гигантской суммы в десять рублей, собранные мною по алтынам и пятакам на приобретение пистолета "монтекристо" и выкраденной у меня из кармана в магазине Мюра и Мерилиза.
– А ты не забывай, – высунул нос Оська, – что они только недавно ожившие трупы и до сих пор не хотят верить, что все кончено, вот и имитируют то, что было привычным при жизни.
Лис пожал плечами и, крепко сжав мою руку, пошел в замок. Пришлось идти следом, вертя головой по сторонам и постоянно спотыкаясь о разбросанные тут и там булыжники.
– Идите сюда. – Дик помахал нам из распахнутых дверей замка, и мы послушно пошли к нему.
Нам пришлось подниматься по довольно-таки грязным и местами выщербленным ступеням. Оська вредничал, сообщая, что раз уж сотворил мираж, так будь добр и убирай в нем хотя бы иногда.
– У этого миража только один хозяин, – покачал головой Дик, – и он, кажется, начал понимать, что с ним произошло, поэтому замок приходит в упадок как более не нужный.
– Почему «не нужный»? – удивилась я, входя в темный зал, полный грязи, пыли и паутины – последней было даже неприлично много. Под ногами копошились какие-то жучки, а по углам бегали мыши, пища и тихо цокая лапками по полу.
– Он был нужен ему как живому человеку, но мертвые во многом уже не нуждаются, вот он и пытается разобраться, что же ему теперь делать.
– А где он? – вклинился Лис, брезгливо отбрасывая сапогом бросившуюся ему под ноги крысу. Она злобно взвизгнула, но нападать снова не стала.
– Наверху. Сидит в одной из комнат. И, судя по всему, уже давно.
– Будешь рисовать круг?
Дик задумчиво на меня посмотрел, а потом снял с волос паутину и показал ее мне. Я с любопытством взглянула на небольшого синего паучка, поблескивающего крохотными черными глазками, но он почти сразу же куда-то убежал, бодро спрыгнув на пол по одной из ниточек.
– Нет, не буду.
– Почему? – удивленно высунулся из капюшона Оська.
– Мираж исчезает вместе с устранением его создателя.
– А зачем тогда ты уничтожил мираж деревеньки? – удивилась я.
Мы все трое выжидательно на него глядели. Дик как-то странно посмотрел на нас – если бы я его не знала, то решила бы, что он смутился. Да нет, это невозможно.
– Ладно, пошли, нечего болтать! – нахмурился он и первым начал подниматься на второй этаж.
– Гм… ну так бы и сказал, что свалял дурака, – пожал плечами Лис.
Дик застыл и напрягся. Я поняла, что пора разрядить обстановку.
– Лис, скажи, а ты-то зачем с нами пошел? Ты ведь хотел добыть браслеты, чуть меня не убил, а теперь бегаешь за Диком, будто вы лучшие друзья.
Настала очередь Лиса краснеть. Оська веселился, заявив, что ему энто тоже интересно.
– Да все очень просто. Я младший сын в многодетной семье, наследство богатого рода мне не грозит никаким боком, вот я и начал обогащать свой род, воруя для него различные изделия искусства по заказу любимого папочки. – Его перекосило, я осторожно погладила его по плечу. – В очередной раз меня послали за этими браслетами. Сказали, что их охраняет крылатый страж в обличье ангела и с сутью демона.
Я икнула от неожиданности, Оська с воплем «это ты кого демоном назвал, гад?!» полез в драку. Еле удержала, вырывался он страшно.
– Я ж не знал, что пройду через портал в другой мир. Блин, да я даже и о порталах тогда ничего не знал, а потом… потом я решил, что с меня хватит быть на побегушках у отца. Другой мир – шанс начать свою собственную жизнь, не оглядываясь на правила и законы рода, не опасаясь всесильного предка и злобных братьев. Никто больше не будет судить обо мне по цвету волос и форме ушей, решая перед знакомством, что нужно сделать: подлизаться или же дать в глаз, а то и зарезать в темном переулке. Да и потом… – Он как-то странно на меня взглянул и даже взъерошил перья на макушке все еще вырывающегося Оськи. Оська от такой фамильярности застыл, как изваяние, глядя на него круглыми глазами. – Я ведь и впрямь чуть было не убил ангела. А этого я бы себе простить не смог никогда.
Я покраснела, не зная, куда себя деть, но тут, к счастью, сверху раздался сердитый голос Дика:
– Эй, где вы там застряли? Я вас что, до скончания веков тут должен ждать?
Я вздрогнула, крикнула в ответ и торопливо побежала вверх по ступеням, а Лис смотрел мне вслед, чему-то улыбаясь.
Длинный темный коридор, грязь под ногами и двери, двери, двери по обе его стороны. Некоторые из них были почти новыми, даже краска еще не успела облупиться на их поверхности. Другие были старыми и сильно потрескавшимися, а некоторые и вовсе светились в темноте каким-то призрачным светом. Я поежилась, пытаясь понять, а есть ли вообще конец у этого коридора.
– Плохо, – нахмурился Дик, – если он уже может играть с пространством – значит начал кое-что понимать и уничтожить его будет непросто.
– Чего? – спросил Оська, сидя на моем плече.
– У коридора нет конца, – объяснила я ему, – а чтобы создать такое, нужна сила большая, чем у тех троих.
– А-а-а… – понятливо кивнул он.
– Ну и где же сам хозяин? – поинтересовался Лис.
– Думаю, в самом конце этого коридора.
Мы удивились.
– Так он же бесконечный, – робко влез Оська.
– Да, но я его сделаю конечным. По крайней мере на ближайшие часа два – больше не потяну.
Мы посмотрели на него уважительно, Оська даже что-то одобрительно брякнул.
– Но для этого нам понадобятся кровь Лиса и перья совы. Да, и волос ангела тоже подойдет. Все эти ингредиенты сильно сократят вклад моих собственных сил, и я смогу сражаться.
– Чего?! – Оська в ужасе прижался ко мне. – Я тебе кто, фабрика по производству пуха? Не дам! Вон, лучше зарежь Лиса, возьми крови побольше. Не стесняйся. Авось, и перья не понадобятся.
Я укоризненно смотрела на Оську, Лис оглядывался в поисках чего-нибудь потяжелей, но тут Дик достал нож, ловко схватил его за руку и сделал небольшой разрез на пальце. Я ойкнула, Оська зажмурился, а Лис возмущенно сопел, пока Дик собирал капли его крови в неизвестно откуда появившуюся скляночку.
– Теперь ты, – повернулся он к нам.
Оська уже было набрал в легкие воздух, чтобы протестующее заорать, но я в это время ловко выдернула у него несколько перьев из хвоста. Оська подавился воздухом, закашлялся и крайне укоризненно на меня посмотрел. Я сочувственно ему улыбнулась и быстро выдернула у себя три волоска. Все это было торжественно передано Дику и помещено в ту же самую склянку.
– Тебе не стыдно? – все-таки не выдержал Оська.
– Стыдно, – уныло кивнула я, опустив голову.
Оська тут же растаял.
– Ну ладно, ладно, я тебя прощаю.
Я радостно улыбнулась. А склянка в руках Дика засветилась и тихо зашипела, из нее повалил густой дым и как-то чересчур быстро начал заволакивать все вокруг. Я приготовилась было задержать дыхание, но дым практически не чувствовался. По крайней мере кашлять от него не хотелось точно.
– А теперь приготовьтесь быстро бежать, – повернулся к нам Дик и замер, к чему-то прислушиваясь.
Я тоже начала слушать, но так ничего и не услышала. А в следующий момент Дик с криком «Все за мной!» рванул куда-то влево. Лис, пробегая мимо, схватил меня за руку и тоже побежал вперед. Пришлось нестись следом. Оська уже сидел у меня в капюшоне и очень просил смотреть под ноги, а если что – ни в коем случае не падать на спину. Я пообещала.
Забег по замку был впечатляющим. Во-первых, мы довольно слабо видели, куда бежим: Лис ориентировался на смутно виднеющуюся впереди спину Дика, а я – на его спину, так как из-за тумана Дика увидеть уже не могла. Под ноги постоянно попадались различные вещи, из ниоткуда появлялись смутные очертания стен, колонн и даже лестниц, коридор стремительно превращался в какое-то хаотичное нагромождение всего того, что мы раньше видели в замке, и бежать, уворачиваясь от этих предметов и при этом пытаться не упасть, споткнувшись об очередную книгу или камень, было довольно сложно. Но у меня пока получалось. Пока. Первые пять минут я держалась, потом начала уставать, ощутив неприятную тяжесть в быстро деревенеющих ногах. Оська пел гимны во славу физкультуры и старался ободрить меня как мог, но я уже начинала задыхаться. Потом я споткнулась о булыжник, но выстояла и даже еще минуты две бодро скакала вслед за целеустремленно несущимся Лисом. Но всему есть предел, легкие уже жгло от переизбытка кислорода, я дышала, как паровоз, ноги находили абсолютно все углы и выступы пола, а голова отказывалась соображать. Потом я обо что-то опять споткнулась и, не удержавшись, рухнула на пол, больно ударившись локтем и животом. Лис остановился, вернулся ко мне, рывком поднял меня на ноги и попытался рвануть дальше, но… я снова упала и, кажется, придавила Оську.
Исходный текст
Уходил Оська на войну в конце октября из опустевшей Москвы.
Его уже дважды требовали с вещами на призывной пункт, но почему-то отпускали домой. И вот стало точно известно: Оську и его товарищей по выпуску отправляют на восток в трёхмесячное пехотное училище. Он пришёл проститься с моими домашними, потом мы поехали к нему на Мархлевского. Я знал, что он ждёт девушку, пепельноволосую Аню, и хотел попрощаться у подъезда, но Оська настоял, чтобы я поднялся.
Когда мы провожали Павлика на действительную, он разделил между нами свои скромные богатства. Павлика не баловали дома и растили по-спартански. Правда, в восьмом классе ему сшили бостоновый костюм «на выход», и Павлик проносил его до армии, время от времени выпуская рукава и брюки, благо запас был велик. Но у него имелся дядя, выдающийся химик, и однажды этого дядю послали на международную научную конференцию за кордон, что в ту пору случалось нечасто. В пожилом, нелюдимом, обсыпанном перхотью, запущенном холостяке, по уши закопавшемся в свою науку, таилась душа пижона. По окончании конференции он потратил оставшиеся деньги на приобретение жемчужно-серых гетр — тогдашний крик моды, смуглой шёлковой рубашки, двух свитеров, роскошного галстука и тёмных очков, почти не встречавшихся в Москве. Но, вернувшись домой, он понял, что наряжаться ему некуда, поскольку ни в театр, ни в гости, ни на балы он не ходил, а таскать на работу столь ослепительные вещи стыдно, да и непрактично: прожжешь химикатами, и тогда он вспомнил о юноше-племяннике, и на скромного Павлика пролился золотой дождь.
Ко времени его ухода в армию вещи малость пообносились, утратили лоск, но все же мы с Оськой были потрясены до глубины души, когда Павлик царственным жестом передал нам свои сокровища. От костюма пришлось отказаться — по крайней ветхости, остальное мы поделили: Оська забрал дымчатые очки, я сразу напялил гетры. Оська взял галстук с искрой, я — рубашку, каждому досталось по свитеру.
Теперь Оське ужасно хотелось повторить мужественный обряд прощания, когда без соплей и пустых слов товарищу отдается всё, чем владеешь на этом свете. Но сделать это Оське оказалось куда сложнее, нежели Павлику: фотоаппарат он подарил герою фотосерии «Московский дождь», библиотеку вывезла мать, а картины — отец. Оставались предметы домашнего обихода, и Оська совал мне рефлектор, электрический утюг, кофемолку, рожок для надевания туфель, пилу-ножовку и две банки горчицы; от испорченной швейной машинки я отказался — не донести было всю эту тяжесть; еще Оська навязал мне лыжные ботинки и траченную молью шапку-финку, суконную, с барашковым мехом.
Может показаться странной и недостойной эта барахольная возня перед разлукой, скорее всего навечной, ничтожное копанье в шмотье посреди такой войны. Неужели не было о чём поговорить, неужели не было друг для друга серьёзных и высоких слов? Все было, да не выговаривалось вслух. Нас растили на жестком ветру и приучили не размазывать по столу масляную кашу слов. А говорить можно и простыми, грубыми предметами, которые «пригодятся». «Держи!..» — а за этим: меня не будет, а ты носи мою шапку и ботинки и обогревайся рефлектором, когда холодно... «Бери кофемолку, не ломайся!» — это значит: а хорошая у нас была дружба!.. «Давай, чёрт с тобой!» — а внутри: друг мой милый, друг золотой, неужели это правда, и ничего больше не будет?.. «На дуршлаг!» — но ведь было, было, и этого у нас не отнимешь. Это навсегда с нами. Значит, есть в мире и останется в нём...
(По Ю. Нагибину)
Сочинение
Внимание:
В работе полностью сохранены стиль, орфография и пунктуация автора
Существует много способов выразить свои чувства. Можно сказать о них, а можно подарить какую-то вещь, нужную или не очень нужную. В этом тексте Юрий Нагибин рассказывает о том, как ребята в 1941-м году провожали друг друга на войну. Переломный момент истории. Переломный момент в жизни друзей. Прощание, может быть, навсегда... Как выражаются высокие человеческие чувства? Эта проблема волнует писателя.
Бывают такие ситуации, когда слова не нужны. Автор показывает, как чувства могут выражаться в простых бытовых поступках или скрываться в самых обыденных вещах, например, в подаренных лыжах, кофемолке и рефлекторе.
Я согласна с автором в том, что слова порой бывают бессмысленными. Нередко поступок намного красноречивее слов. Иногда на человека могут нахлынуть такие чувства, которые нужно пережить самому, ничего не говоря о них другим людям, даже самым близким. Таковы эмоции друзей, прощающихся перед уходом на войну, знающих, что, возможно, они видят друг друга в последний раз. К чему тут слова?
О том, что слова не в состоянии передать сложную гамму чувств, размышляли многие писатели. Например, В. Жуковский посвящает этой проблеме стихотворение «Невыразимое»:
Всё необъятное в единый вздох теснится,
И лишь молчание понятно говорит.
Ф. Тютчев в стихотворении "Silentium!" провозглашает: "Мысль изреченная есть ложь..." Поэту знакомо состояние невысказанности, когда высокие чувства, надежда, мечты ощущаются присутствующими в полной мере. В переломные минуты жизни, а именно такие минуты и переживают молодые герои Ю. Нагибина, неудачное слово или неискренняя интонация могут только все испортить. И герои избегают высоких слов. Главное для них не красивые слова, а теплые, искренние и очень прочные отношения, которые их связывают.
"Неужели не было о чем поговорить, неужели не было друг для друга серьезных и высоких слов? Все было, да не выговаривалось вслух". Были чувства, они остались в мире. Встретившись с настоящими чувствами в нашей сегодняшней жизни, мы поймем их без слов.
Оценка работы
| Критерий | За что начисляются баллы? | Максимально | В данном
сочинении |
Итого |
| К1 | Формулировка проблемы исходного текста | 1 | есть | 1 |
| К2 |
Прочитайте текст и выполните задания A28-A30; B1-B8.
(1) Уходил Оська на войну в конце октября из опустевшей Москвы. (2) Его уже дважды требовали с вещами на призывной пункт, но почему-то отпускали домой. (3) И вот стало точно известно: Оську и его товарищей по выпуску отправляют на восток в трехмесячное пехотное училище.(4) Он пришел проститься с моими домашними, потом мы поехали к нему на Мархлевского.(5) Я знал, что он ждет девушку, пепельноволосую Аню, и хотел попрощаться у подъезда, но Оська настоял, чтобы я поднялся. (6) Когда мы провожали Павлика на действительную, он разделил между нами свои скромные богатства. (7) Павлика не баловали дома и растили по-спартански. (8) Правда, в восьмом классе ему сшили бостоновый костюм «на выход», и Павлик проносил его до армии, время от времени выпуская рукава и брюки, благо запас был велик. (9) Но у него имелся дядя, выдающийся химик, и однажды этого дядю послали на международную научную конференцию за кордон, что в ту пору случалось нечасто. (10) В пожилом, нелюдимом, обсыпанном перхотью, запущенном холостяке, по уши закопавшемся в свою науку, таилась душа пижона. (11) По окончании конференции он потратил оставшиеся деньги на приобретение жемчужно-серых гетр — тогдашний крик моды, смуглой шелковой рубашки, двух свитеров, роскошного галстука и темных очков, почти не встречавшихся в Москве. (12) Но, вернувшись домой, он понял, что наряжаться ему некуда, поскольку ни в театр, ни в гости, ни на балы он не ходил, а таскать на работу столь ослепительные вещи стыдно, да и непрактично: прожжешь химикатами, и тогда он вспомнил о юноше-племяннике, и на скромного Павлика пролился золотой дождь. (13) Ко времени его ухода в армию вещи малость пообносились, утратили лоск, но все же мы с Оськой были потрясены до глубины души, когда Павлик царственным жестом передал нам свои сокровища. (14) От костюма пришлось отказаться — по крайней ветхости, остальное мы поделили: Оська забрал дымчатые очки, я сразу напялил гетры. (15) Оська взял галстук с искрой, я — рубашку, каждому досталось по свитеру. (16) Теперь Оське ужасно хотелось повторить мужественный обряд прощания, когда без соплей и пустых слов товарищу отдается все, чем владеешь на этом свете. (17) Но сделать это Оське оказалось куда сложнее, нежели Павлику: фотоаппарат он подарил герою фотосерии «Московский дождь», библиотеку вывезла мать, а картины — отец. (18) Оставались предметы домашнего обихода, и Оська совал мне рефлектор, электрический утюг, кофемолку, рожок для надевания туфель, пилу-ножовку и две банки горчицы; от испорченной швейной машинки я отказался — не донести было всю эту тяжесть; еще Оська навязал мне лыжные ботинки и траченную молью шапку-финку, суконную, с барашковым мехом. (19) Может показаться странной и недостойной эта барахольная возня перед разлукой, скорее всего навечной, ничтожное копанье в шмотье посреди такой войны. (20) Неужели не было о чем поговорить, неужели не было друг для друга серьезных и высоких слов? (21) Все было, да не выговаривалось вслух. (22) Нас растили на жестком ветру и приучили не размазывать по столу масляную кашу слов. (23) А говорить можно и простыми, грубыми предметами, которые «пригодятся». (24) «Держи!..» — а за этим: меня не будет, а ты носи мою шапку и ботинки и обогревайся рефлектором, когда холодно... (25) «Бери кофемолку, не ломайся!» — это значит: а хорошая у нас была дружба!.. (26) «Давай, черт с тобой!» — а внутри: друг мой милый, друг золотой, неужели это правда, и ничего больше не будет?.. (27) «На дуршлаг!» — но ведь было, было, и этого у нас не отнимешь. (28) Это навсегда с нами. Значит, есть в мире и останется в нем... (По Ю. Нагибину*)
Иверт опустил шута на землю и пытался камнем сбить браслет с его ноги.
Думаешь, я не пробовал? Он запаян, - угрюмо сообщил Оська.
Эта цепь весит как шут, - недовольно произнес игуш, отбрасывая камень. Он полез в маленькую сумку на поясе и достал из нее комок тряпок. Когда горец развернул его, по поляне потек резкий запах. - Натрите подошвы. Это отобьет нюх у тау.
Берт был босым, его ступни кровоточили. Глядя на это, конт стянул с плеч верхнюю рубаху, быстро порезал ее на полосы и замотал слуге ноги, изрядно пропитав тряпки смесью.
Идите за мной, с тропы не сходить! - Иверт посадил островитянина на спину и побежал вниз.
Беглецы шли ходко и совершенно не по той тропе, по которой поднимались сюда. Два раза они пересекали широкие ручьи, а один раз поднимались в гору. Конт и игуш по очереди несли Оську, хотя тот и шипел, что может идти сам, но коротенькие ножки шута не успевали за длинноногими попутчиками. Первый привал сделали, когда упал Берт.
Простите меня, кир Алан, - повинился парень, когда конт присел возле него. - Я думал, выдержу.
Уже недалеко, - прислушиваясь к шуму леса, произнес Иверт, подавая Берту баклажку с водой. - Мы сделали крюк, сейчас вернемся на тропу.
Все тяжело дышали, по спине тек липкий пот, на который слетались полчища звенящих кровососов, добавляя «приятных» ощущений.
Сумерки в лесу наступают быстро и в то же время незаметно. К лошадям они вышли, когда солнечные лучи перестали проникать сквозь густую крону деревьев. Иверт, шедший впереди, вдруг резко остановился и поднял руку. Оська соскользнул с его спины и, присев, затаился. Все замерли, прислушиваясь. Рядом треснула ветка. Рефлексы сработали быстрее мысли, метательный нож полетел в сторону звука, следом туда же улетела стрела.
Спасибо, сын, за достойную встречу.
Из - за дерева вышел Гривастый Волк собственной персоной. Иверт положил на тетиву вторую стрелу, Виктория сняла с пояса кинжалы, а Оська перехватил цепь двумя руками, выпустив наружу метровый конец.
Рэй Молчун просил встретить вас, - поднял руки вверх глава племени.
После этих слов Иверт опустил лук.
Ты ему веришь? - Алан не отрывал взгляд от рук вождя.
У него долг перед Молчуном, - спокойно ответил Иверт, направляясь к своей кобыле.
Количество коней на полянке увеличилось, сами же горцы с белозубыми улыбками бесшумно появились из - за деревьев, и Виктория поняла, что если бы их хотели убить, то спокойно перестреляли бы еще на подходе.
У нас вражда с Черным Ястребом. А враг моего врага - мой друг.
Они спустились с гор и теперь ехали рядом с Волком. Пожилой горец бросал косые взгляды на сына, но Иверт делал вид, что они незнакомы. Берт сидел у него за спиной и, похоже, спал. Оська же сразу нашел общий язык с молодыми воинами и без умолку болтал, сидя впереди одного из игушей. Со стороны их компании постоянно раздавался смех. Горцы вели себя свободно, не остерегаясь, что их могут услышать, словно находились на своей земле, а не во владениях враждебного племени.
Мы хорошо потрепали Ястреба, - продолжил разговор Волк. - Он требовал за твоего слугу его мать. Когда Молчун это услышал, он взбесился. Таким злым видел его только когда мы дрались за женщину. Славные были времена. Мы были молоды, кровь бурлила, семя рвалось наружу, девы раскрывали свои объятия.
А сейчас? - весело спросил конт.
Вместо ответа вождь громко рассмеялся. Виктория наслаждалась общением. Как давно она вот так запросто ни с кем не разговаривала. И как же это приятно - просто поболтать ни о чем. В теле ныла каждая косточка, но в душе орали сумасшедшие коты. Оська затянул незамысловатую, но задорную песенку из серии «что вижу, то пою», в которой прошелся по Ястребу и его глупым воинам. Наградой ему был дружный смех, даже Иверт улыбнулся. Вдали показалась Кровь.
Здесь мы расстанемся, Бешеный Алан. - Вождь смотрел открыто и заинтересовано. - Я должен тебе за сына. Жду в гости на второй день новой луны. Горцы умеют быть благодарными.
Я приду, - кивнул конт.
Присмотри за моим малышом, - подмигнул Волк, и небольшой отряд игушей с гиканьем и свистом унесся в сгущающуюся темноту.
Оська перебрался на коня конта, и через минуту они догнали уехавшего вперед Иверта.
Почему ты не вернулся домой? - поинтересовался Алан.
Уйду, когда отдам тебе долг, - последовал лаконичный ответ.
Виктория про себя довольно замурлыкала. «И пусть нельзя, но все равно приятно!» - подумала она.
Их ждали. Двор был полон людей - Взывающий, дети, воины, слуги. Берта сразу же подхватили и понесли в мыльню. Женщины охали и ахали, некоторые плакали, глядя на исхудалого, избитого первого красавчика замка. Зато Оська произвел фурор среди местного населения. Но надо отдать должное шуту, он чувствовал себя среди людей, как воробей на зернохранилище. Малыш встал в позу, перекинув через плечо цепь, словно это была парчовая тога и, отвесив любопытным поклон, представился:
Оська! Шут кира Алана Бешеного!
Вот так! Поставил перед фактом. А нужен вам шут, конт Валлид, или нет, никого не интересует. Виктория усмехнулась и, поманив Рэя за собой, приказала одному из слуг, с открытым ртом глазеющих на островитянина:
Отведи шута на кузню, пусть с него снимут железо, затем в мыльню, и найди ему одежду.
Они с капитаном отошли в сторону.
Пятеро раненных, трое убитых. Кабы не Волк, хуже было бы. Этот гад засаду устроил.
Что он хотел?
Зачем она ему?
Сказал, давно на нее глаз положил, женой, мол, взять хочет. Брешет, уррод! - Рэй стукнул кулаком по ладони. - Мы потом пленного поспрашивали, говорит, за Нанни хорошие деньги предлагали. Они и на Кровь пошли из - за нее.
Ты отправил в Роган людей? - заволновался конт. Возможно, Ястреб не один желающий заполучить кормилицу.
Сразу. Десятка от Сонного дерева ушла.
Рэй, отчего ты такой хмурый? - Виктория уже хорошо изучила своего наставника и видела, что есть еще что - то, о чем Рэю очень не хочется говорить.
Алвис ушел. - Капитан отвел взгляд, словно это он выпустил ксена.
От него осязаемо пахло чувством вины. Или это ей только кажется?
Ну и Вадий с ним! Ушел так ушел! Я знал, что он уйдет, Рэй, не вини себя.
Не в этом дело. Я тоже знал, что нам не удержать Длань.
Тогда в чем дело? - Они подошли к мыльне, и Виктория вдруг почувствовала, как чешется грязное тело и отросшая борода. Ей нестерпимо захотелось помыться. И побриться. И поесть. И выпить. И лечь.
Помогли ему, - хмуро произнес Рэй. - Сбежать помогли, - со вздохом добавил он. - Ольт выпустил.
Без тени нет света, без света нет тьмы.
За рассветом приходит закат, добро и зло едины.
Разве зло - волчица, убивающая на пропитание детям?
И добро ли отец, избивающий отрока,
чтобы поучить его житейской мудрости?
Люди учатся, заблуждаются, находят пути.
Ирий помогает контролировать тьму духа,
а Вадий не дает угаснуть жажде людской к жизни.
Трактат о мудрости
В мыльне никого не было, и конт устало опустился на лавку в раздевалке, откинувшись спиной на деревянный шкаф. Вытянул гудящие ноги и прикрыл глаза. Немного посидеть, помыться, перекусить и поспешить в кабинет, где уже собрались мастера. А еще нужно встретиться с рабами, допросить Ольта и вынести приговор, послать гонца с хорошими известиями в Роган к Нанни, обсудить с Семоном и братом Туридом программу обучения детей, расспросить Берта и пообщаться со своим новым шутом. Только пару минут передохнет…
…В парилке было жарко и влажно. На верхней полке, под самым потолком, лежал на спине Иверт. Виктория отчего - то смутилась и хотела незаметно выскользнуть в моечную, но горец повернул голову и приветливо махнул рукой, легко соскальзывая на пол. Его тело блестело от пота, и Виктория сразу же почувствовала сильное желание дотронуться до него. Провести кончиками пальцев по шее, спуститься на грудь… Иверт кивнул на лавку, предлагая конту лечь, а сам начал придирчиво выбирать веник из кучи замоченных в небольшой деревянной кадке. Она не стала ждать повторного приглашения и улеглась на живот, чувствуя, как по телу пробегает волна возбуждения, концентрируясь внизу живота. Иверт поддал пара и легко провел по спине горячими ветками, обдавая тело ароматом сушеных трав. Он работал веником плавно, как веером, едва прикасаясь к телу. Несколько раз прошел по ногам, ягодицам, спине - от ног до головы и обратно, гоняя горячий ветерок и только после этого хлестнул с протяжкой по раскрасневшейся спине.